Литературный поиск

Разделы сборника

  • О России   
  • О родной природе   
  • Призыв к молитве   
  • Исторические  
  • Эмигрантские  
  • Философская лирика   
  • Стихотворения о войне
  • Современные авторы  
  • Стихи из сети  
  • Литературоведение  
  • Литопрос

    Кого можно назвать по-настоящему русским по духу поэтом?
    Всего ответов: 5354

    Друзья сайта


  • Словарь варваризмов
  • Стихотворения о России
  • Православные сказки
  • Творчество ветеранов
  • Фонд славянской культуры
  • Другие ссылки
  • Ссылки


    Патриотические стихи

    Православие и Мир

    христианство, православие, культура, религия, литература, творчество

    РУССКОЕ ВОСКРЕСЕНИЕ. Православие, самодержавие, народность

    Православие.Ru

    Остановите убийство!

    Rambler's Top100

    Яндекс.Метрика


    Пятница, 29.03.2024, 10:36
    Приветствую Вас, Гость
    Главная | Регистрация | Вход | RSS

    Русская дубрава
    патриотическая поэзия

    Тематические разделы

    Титульная страница » Сборник патриотической поэзии » Стихи из сети

    Кузьмина Елена

       

    Великой Родине верны
    Поэту Николаю Зиновьеву
    Стоят солдатиков колонны, 
    Грядёт торжественный момент. 
    На войско бравое влюблённо 
    С трибуны смотрит президент. 
    Ему ответив мощным рыком, 
    Чеканя шаг, пойдут войска. 
    Пойдёт играть, греметь музыка, 
    Что сердцу моему близка. 
    И всё бы ладно, всё бы славно, 
    Но кажется нездешним сном. 
    Переведу глаза с экрана 
    И что же вижу за окном? 
    Чернеет здание казармы, 
    Молчит военный городок, 
    И след ушедших в лету армий 
    Сметён с асфальтовых дорог. 
    На грязный плац собак кудлатых 
    Гулять выводит наш сосед. 
    Нога российского солдата 
    Здесь не ступала много лет. 
    Из окон видя по соседству 
    Казарм полусожжённых ряд, 
    Сыны мои, должно быть, с детства 
    Не смотрят праздничный парад. 
    Что сыновей корить за это? 
    Великой Родине верны 
    Остались русские поэты – 
    И флот, и армия страны. 
    Им дух предательства не ведом! 
    А потому я не тужу, 
    Я сыновьям про День Победы 
    Стихи Зиновьева твержу. 


    Великой Родине верны
    Поэту Николаю Зиновьеву
    Стоят солдатиков колонны, 
    Грядёт торжественный момент. 
    На войско бравое влюблённо 
    С трибуны смотрит президент. 
    Ему ответив мощным рыком, 
    Чеканя шаг, пойдут войска. 
    Пойдёт играть, греметь музыка, 
    Что сердцу моему близка. 
    И всё бы ладно, всё бы славно, 
    Но кажется нездешним сном. 
    Переведу глаза с экрана 
    И что же вижу за окном? 
    Чернеет здание казармы, 
    Молчит военный городок, 
    И след ушедших в лету армий 
    Сметён с асфальтовых дорог. 
    На грязный плац собак кудлатых 
    Гулять выводит наш сосед. 
    Нога российского солдата 
    Здесь не ступала много лет. 
    Из окон видя по соседству 
    Казарм полусожжённых ряд, 
    Сыны мои, должно быть, с детства 
    Не смотрят праздничный парад. 
    Что сыновей корить за это? 
    Великой Родине верны 
    Остались русские поэты – 
    И флот, и армия страны. 
    Им дух предательства не ведом! 
    А потому я не тужу, 
    Я сыновьям про День Победы 
    Стихи Зиновьева твержу. 


    Рождество
    В зимней северной глуши 
    Занесло дороги снегом. 
    Монастырь моей души 
    Отдыхает от набегов. 
    Не ярится злобный тать, 
    Не летят зажжены стрелы. 
    – Значит, время починять 
    Потревоженные стены, 
    Обойти с молитвой двор, 
    Подсчитать свои потери, 
    В храм заснеженный, в притвор, 
    Отворить под вечер двери. 
    Пусто в храме. Полумрак. 
    Холод плещется волною. 
    И зияет – силен враг! – 
    Купол раною сквозною. 
    Вот и плач, душа, и жди, – 
    Повздыхай, родная, кротце! – 
    В эту рану от Звезды 
    Непременно свет прольётся. 
    Даруй, Боже, благодать, 
    Средь зимы – Господне лето, 
    В белом столбушке стоять 
    Немерцающего света! 


    Немерцающий свет
    В зимней северной глуши 
    Занесло дороги снегом. 
    Монастырь моей души 
    Отдыхает от набегов. 
    Не ярится злобный тать, 
    Не летят зажжены стрелы. 
    – Значит, время починять 
    Потревоженные стены, 
    Обойти с молитвой двор, 
    Подсчитать свои потери, 
    В храм заснеженный, в притвор, 
    Отворить под вечер двери. 
    Пусто в храме. Полумрак. 
    Холод плещется волною. 
    И зияет – силен враг! – 
    Купол раною сквозною. 
    Вот и плач, душа, и жди, – 
    Повздыхай, родная, кротце! – 
    В эту рану от Звезды 
    Непременно свет прольётся. 
    Даруй, Боже, благодать, 
    Средь зимы – Господне лето, 
    В белом столбушке стоять 
    Немерцающего света! 


    ДОРОГИ ДАЛЬНЕЙ БЛАГОДАТЬ

    ***
    Дворянские и крестьянские 
      предков моих родовые гнёзда 
    Разрушены, брошены 
      или сильными мира сего украдены
    в двадцатого века
      годины грозные.
    Словом, не видела я родовых гнёзд,  
      так же, как дедов и прадедов.
    Читали у Зиновьева Николая, поэта, 
      про деда стихотворение?
    Вот и у меня  
      подобная история печальная.
    Но бабушка, бабушка – дворянского рода-племени –
    Выжила, хотя выжить, должно быть, не чаяла.
    И ютилась она в коммунальном гнездовье с сестрою вместе
    почти под крышей московского –
      с трещиной от бомбёжки – здания,
    и, пока мама с папой скитались по северным весям,
    отправлялась я к бабушкам
      на воспитание.
    Забирали к себе родители,
      когда находилось жильё «поприличней»,
    квартира отдельная – мечта заветная самая.
    В этой «мечте» умер папа, в доме, что взорван частично
    уже в нынешнем веке; и проживает, живёт, слава Богу! - мама.
    Вот и думай теперь, где у меня родина малая?!
    Ни в Москве, ни на Севере, но о том не грущу я,
    а помню, как за вагонным окном – вода на дорогах талая,
    лес вдалеке за полем – Родину вижу большую.
    Необъятную… Как соседка моя по купе, 
      что маме кивала степенно,
    Обещала приглядеть за девочкой…
      Строгая,
      с белой – из-под косынки – прядкой.
    А потом всю дорогу не спускала меня с колен,
    плакала о чём-то
      и целовала в макушку украдкой.

    *** 
    И возили, возили меня с рождения 
    из Москвы на Север и обратно – в столицу. 
    Подгоняли вагончик ветра 
      зимние и весенние, 
    летние да осенние просили поторопиться. 
    Пели победно и радостно гудков трубы. 
    Мимо надписей – кирпичиками по траве – 
    «Вперёд, к коммунизму!», 
    помню, летит в Москву паровозик со смоляным чубом, 
    разметав его по ивнякам сизым. 
    К бабушкам еду, сижу бессловесной чурочкой, 
    в ладошке сжимаю печенья дареного крошево… 
    Говорили в посёлке маме: «Дочь твоя дурочка, 
    у неё все добрые да хорошие». 
    Теперь поумнела. Простите меня, грешную! 
    Теперь не так: вижу и то, что видеть не надо. 
    Вспоминаю годы давние, вешние, 
    разгадываю тайны семейного лада. 
    Не было у бабушек в доме икон, и о Боге не говорили, 
    может быть, крестили украдкой вослед, в спину. 
    Но любили, Господи, как любили! 
    Почему в прошедшем? Любят и ныне. 
    Стоят рядышком на далёкой-далёкой станции 
    под какой-нибудь немыслимо светлой сенью 
    черёмух небесных, небесных акаций – 
    терпеливо ждут моего возвращения. 

    ***
    «Я к Вам пишу, чего же боле?», – 
    Услышу в говоре колёс. 
    А за окном белеет поле 
    Сквозь ветки тоненьких берёз. 
    Темнеет на дороге млечной 


    Проталин узкая тесьма...
    Увы, на станции конечной 
    Давно никто не ждет письма. 
    Теснятся пушкинские строчки: 
    «…Любил …Угасла не совсем…» 
    Орёт младенец что есть мочи, 
    Старушка охает во сне. 
    Мелькают редкие куртины 
    Берёз, дрожащих на юру. 
    Я тоже мёрзну, тоже стыну, 
    И вот сейчас, сейчас – умру!
    Спасёт смиренное согласье 
    Полей, плывущих за окном, 
    И нас, попутных, кто в ненастье 
    Заполнил ненадёжный дом, – 
    То просветлеть, то помрачиться, 
    То ненадолго задремать, 
    То потеплеть, развеселиться 
    И с каплей солнца просиять! 
    Какой-то жалкий луч весенний – 
    И все от счастья во хмелю! 
    Грущу и радуюсь со всеми, 
    И понимаю, что люблю 
    Простуженную проводницу, 
    Цыган, младенцев, «челноков», 
    Соседей нестоличных лица 
    И спор дорожных чудаков… 
    И это нищее раздолье, 
    Дороги дальней благодать, 
    И… Вас люблю. «Чего же боле? 
    Что я могу ещё сказать?» 
     
     
     * * * 
    Отпевали мамку Венькину, 
    мамку глупую, красивую, 
    молодую, несчастливую… 
    За окном синички тенькали, 
    заливало церковь солнышком, 
    Венька съёжился воробушком 
    на скамейке под иконами, 
    Мужики ворчали сонные: 
    полтора часа – не менее – 
    батюшка служил размеренно. 
    Голосок срывался слабенький, 
    то взлетая вверх, то падая. 
    Повторял слова отрадные 
    Веньке тайно ангел пламенный. 
    И какие-то мгновения 
    Венька видел, как воочию! – 
    Шли блажени непорочнии 
    Вместе с мамкой в даль весеннюю. 
    … И потом, уже за речкою, 
    на кладбищенской окраине 
    думал: здесь ли бесконечное, 
    где ни слез, ни воздыхания?! 
    И в своей унылой горенке, 
    всё твердил полночи истово 
    те слова, что ангел горестный 
    подарил ему таинственно.
     
     
     * * * 
    Все цветы луговые уже отцвели. 
    Пышным травам душистым и тем вышел срок. 
    Живы нищие травы, что в летней пыли 
    Бесприютно теснились по кромкам дорог. 
    Их умыли дожди. И, смотри-ка, стоят 
    В непривычной для них, небывалой чести. 
    Но лопух подорожный, бывалый солдат, 
    Продолжает нелёгкую службу нести. 
    По распутье идёшь – чуть кивнёт головой, 
    Как знакомый по прежним, по детским годам. 
    Мол, по нам и ступай, нам терпеть не впервой, 
    Для того и расти здесь положено нам. 
    Так и шла я когда-то со школьной сумой, 
    А до школы просёлками долго шагать! 
    И вела еле слышно беседу со мной 
    Придорожная, стойкая, нищая рать. 
    Про смиренье-терпенье, про светлый покров 
    Толковали мне травы в конце сентября. 
    И душа понимала значение слов 
    Из – тогда неизвестного ей – словаря. 
      
      
    * * * 
    В зимней северной глуши 
    Занесло дороги снегом. 
    Монастырь моей души 
    Отдыхает от набегов. 
    Не ярится злобный тать, 
    Не летят зажжены стрелы, – 
    Значит, время починять 
    Потревоженные стены. 
    Обойти с молитвой двор, 
    Подсчитать свои потери, 
    В храм заснеженный, в притвор 
    Отворить под вечер двери. 
    Пусто в храме. Полумрак. 
    Холод плещется волною. 
    И зияет – силен враг! – 
    Купол раною сквозною. 
    Вот и плач, душа, и жди, 
    Повздыхай, родная, кротце! – 
    В эту рану от Звезды 
    Непременно свет прольётся. 
    Даруй, Боже, благодать, 
    Средь зимы – Господне лето, 
    В белом столбушке стоять 
    Немерцающего света!
     
     
     * * * 
    Мне не забыть счастливые места, 
    где я когда-то радовалась с вами, 
    но в странствие Великого поста 
    входить не полагается с друзьями. 
    Стою в начале дальнего пути, 
    и мнится – нет 
      пустыне скудной края. 
    И ветер многократное «прости» 
    на все лады за мною повторяет. 
    … Боялась с детства не суметь простить, 
    и что меня простить не сможет кто-то. 
    Об этом есть нескладные стихи 
    на жёлтой корке старого блокнота. 
    В наивных строчках горестных стихов 
    я детскую надежду примечаю, 
    что принесёт с пасхальных берегов 
    прощенный ветер светлое: «Прощаю». 
      
     
     * * * 
    Стужи тёмный полушалок 
    Не желает падать с плеч. 
    Из муки пичужек малых – 
    Жаворонков буду печь. 
    Печь и плакать, – как без плача? 
    На слезах верней замес. 
    За окном, почти прозрачен, 
    Тополь жалобно вознес 
    К небу старческие руки. 
    Сиротливы, далеки 
    У речной дрожат излуки 
    Островками огоньки. 
    Дальше мгла лесная стынет, 
    Безотрадная для глаз. 
    Одиноко средь пустыни 
      Где-то друг идёт сейчас. 
    Снега мокрая опушка 
    На плечах и на груди. 
    За душою ни полушки, 
    Ни избушки впереди. 
    Небо в утреннюю стражу
    Словно ветхое рядно. 
    «Рассветает, – друг мой скажет, – 
    Рассветает всё равно». 
    Скажет друг мой: «Утреннюю». 
    И я знаю наперёд: 
    Ранней птахой: «Аллилуйю», 
    «Аллилуйю», – запоёт. 
     
     
     * * * 
    По-весеннему спой, птичка ранняя, 
    Под окном на зелёной веточке. 
    Мне пришла поутру долгожданная 
    Из родной стороны весточка. 
    Ждут отец и мать, деды-прадеды, 
    Ждёт любовь моя незабвенная. 
    Работяги-ветра путь наладили, 
    Всю-то ночь хлопотали за стенами. 
    Повяжу я платочек – синими 
    Да по белому полю горохами 
    И пойду вместе с первыми ливнями, 
    Ни сумы не возьму, 
      ни посоха. 
      Оборвётся синичкина песенка, 
    Под окном отзвенит 
      прощальная, 
    И клубочком покатится весело 
    Золотое яичко пасхальное.


    Троица
    Видишь, долина и, правда, – как чаша:
    Кругом холмы, да пригорки-угоры. 
    Каждый пригорок по склону украшен 
    Легкими травами. Радостно взору. 
    Всадник далекий ничем не встревожен, 
    Конь не вздымает песок белопенный... 
    Вон три березы в одеждах дорожных 
    Клонят друг к другу вершинки смиренно. 
    Может, спросили друг друга устало:
    «Что за деревня внизу под угором?» 
    ... Пышны сирени, шиповники алы, 
    Новая церковь за новым забором. 
    Издали избы светлы и нарядны, 
    И голоса вдалеке благогласны. 
    Каждому страннику жители рады, 
    Каждый пришедший пришел не напрасно. 
    Веришь ли, здесь никого не осудят. 
    Женщины кротки и дети невинны. 
    В белых рубахах и в праздник и в будни, 
    Как перед битвою, ходят мужчины. 
    Здесь безутешных утешат. Знакомы 
    Берег в осоке и мостик над речкой. 
    Мальчик счастливый, от крайнего дома 
    Стежкой-дорожкой бегущий навстречу. 
    А над серебряными тополями –
    Вверх посмотри! – голубиная пара. ... 
    И не горят города за горами, 
    И не смеется, не веруя, Сара.
      
      
     * * *
    Из далекого далека 
    Вижу:
    ты идешь по улице. 
    Ивы, старые до срока, 
    По обочинам сутулятся, 
    Не махнут прощально ветками, 
    Льнут к заборам бесприютно. 
    Бабка — тень у дома ветхого — 
    Просит кланяться кому-то:
    «Ты уж кланяйся, родименький...» 
    А кому, сама не знает. 
    Теребит платочек синенький 
    И в печали замирает.
    У Николы звонче колокол, 
    У Ильи побасовитее... 
    Покатилось время колобом 
    От вокзального укрытия. 
    Просияет купол золотом 
    В промежутке между тучами, 
    Озарится поле сполохом 
    Пред бедою неминучею. 
    Деревеньки, городишечки, 
    Горизонт постылой линией. 
    Ясноглазые мальчишечки. 
    И платки, платочки синие.
      
      
     * * * 
    Возле сломанной осины, 
    Возле сломанной рябины 
    Ты стоишь в шинели сирой, 
    Держишь маленького сына. 
    Справа поле, слева поле, 
    Скорбь оставленного края. 
    Серой, грубой, горькой солью
    Пыль дороги покрывает. 
    Дует в дудочку стальную 
    Поле ветром-суховеем. 
    Я дитя твое целую, 
    На тебя взглянуть не смею. 
    Ты отдашь мне в руки сына, 
    Ты поклонишься бесслезно. 
    Сотрясется дол пустынный 
    Дальним громом паровозным. 
    И пойдешь путем безбрежным, 
    И молитвою, вдогонку — 
    Голосочек безмятежный 
    Полусонного ребенка. 
    Огонечек негасимый 
    Над тоскою невозможной... 
    Ты поплачь, поплачь, любимый. 
    Я потом поплачу тоже.
      
       
    «Не многие вернулись с поля»…

    Мы с тобою умрем в один день, в один час.С этой верою милостив Бог! доживать веселей.Я всё думаю: чтобы в России для нас,да чтобы в России и не хватило полей?! Было время боялась бездорожных равнин, теперь не заблудимся: препояшут и поведут. Ты же России, знаю, преданный сын. Преданных на Руси не жалуют и предают. Рассуждая по-бабьи, то мне, конечно бы, здесь, акафисты читать в светелочке, сколько благословишь... Радуйтеся!.. Колокол поутру, счастливая весть! В церковь, добрые люди! И снова тишь. А к ночи, коль дождь и гром и ветер-буян, фонарю не выдюжить за окном, скажу, засыпая: «Игумен Мартиниан князю грозить скачет в Москву верхом за ослушание... И убоится князь».А к первому Спасу пойду в ожидании чудес с узелком, с посошком, как бабки встарь, помолясь, по святым дорогам, святым лесам да святым полям, по святым... а не святых тут и нет мест. Здесь святая Рахиль оплакивала сыновей,а нынче радуется о спасении их. ... Страшно гореть на кострах городских огней и замерзать в переулках слепых, глухих.- Мати Рахиле! С небесной взгляни высоты:где поля чисты, где снега белы? Али всё-темно?!- И снега белы, и слова твои, жено, пусты:всюду бранное поле, всюду чистое поле одно. 
     

     
    Димитриевская

    Время до зимних снегов, 
    Ветры бесстыдны и злы. 
    Чистый октябрьский покров 
    Сдернут с ноябрьской земли. 
    День беспросветный, горюн, 
    Лег на осеннее дно. 
    Ливней последний табун 
    Топчет полей полотно. 
    Ночью часовня пуста, 
    Встану, чуть жив, у дверей. 
    На пол стекает вода 
    С мокрой шинельки моей. 
    В банке стеклянной цветы, 
    Крест на беленой стене, 
    Холод гранитной плиты... 
    Господи, буди и мне, 
    Буди, Спасителю мой! 
    Как темным ветрам ни дуть, 
    С этого поля Домой – 
    Самый проверенный путь. ... 
    Низко над тихим двором 
    Синего неба разлив. 
    Вот я стою под окном, 
    Светел, смирен и красив. 
    Трав золотых волокно 
    Ласково льнет к сапогам. 
    Выглянет мама в окно –
    И не поверит глазам.


    ВСТЕЧАЙТЕ, БЕГИТЕ СКОРЕЙ!
    I

    Настежь, настежь ворота! Встречайте, бегите скорей! Дождались! А не верили, зимние книги листали. – 
    Где весна? -- вопрошали. --
    Где забывший про север апрель? 
    Где грачиные, первые, сей год неверные, стаи?
     
    Все плохое уже позади. Солнце светит и нам. 
    Пробивается в окна, и в двери, и в щели заборов. 
    Нищету своих улочек к царским положит ногам – 
    чем богат, тем и рад - опьяневший от радости город.
     
    Верба здесь под окошками провинциально цветет. 
    Городок с ноготок, невелик, небогат, а приметен... 
    Царь идет. Царь по улице тихо идет. 
    И Его славословят с весенними ветками дети.
     
    От небес, куполов -- голубой этот день, золотой. 
    Только счастье сулит, только счастье одно -- не иначе... Плачет Царь. И лицо закрывает рукой. 
    Дует ветер с реки. Солнце яркое. Вот Он и плачет.
     
    Может быть, может быть, и не стоит сей город любви, сотни лет неизменный в печалях своих и веселье... 
    Вот и снова беспечно шумят под стрехой воробьи. Веселись, городок, под чечеточный выход капели!
     
    А у врат городских тишина -- ни калек, ни бродяг.. 
    Только чуть в стороне, на проталине возле рябины, 
    рот открыв, на осла смотрит старенький Митька-дурак и растерянно гладит ослиную теплую спину.
     
    II
    Нет, похоже, зиме возврата! 
    Так решителен почерк апреля 
    на дороге, проезжей когда-то... 
    Понедельник. Страстная неделя. 
    Понедельник. Иду из храма. 
    Жду напрасно автобус случайный, 
    что привез меня утром от самых 
    паровозных глухих окраин. 
    Где река огибает посёлок 
    безнадежно помятой подковой 
    и печален любой просёлок, 
    что ведет до родного крова. 
    Где на прорубь -- с бельём -- соседка, 
    а сосед, неурочно весел, 
    потрясая звенящей сеткой, 
    возглашает: «Христос Воскресе!» 
    Где тоскливей, чем ранней весною, 
    только осенью непогожей... 
    Вековые бараки стеною... 
    Паровозик гудит, тревожит... 
    Никнут черные гребни обочин 
    в придорожном пространстве мутном. 
    Мне домой бы добраться к ночи! 
    а бельё постираю утром.
     
    III
    Пахнет вербой в комнате горько, 
    в полумраке белеют ветки... 
    Золотистые шторы горкой 
    на коричневой табуретке. 
    Кабы солнце сегодня в окошки – 
    ни к чему и вторые рамы... 
    Да непрошеный снег порошит, 
    пусть не густо идет, но упрямо. 
    С лаем носится пес кудлатый, 
    кутерьма во дворе соседнем. 
    И, как первым снегам, ребята 
    так же рады снегам последним. 
    Детский голос,
    восторженный странно, 
    по-мальчишески хрипловатый... 
    Не таким ли вскричали «Осанна!» 
    в переполненном храме когда-то? 
    И, смущенные дивною вестью, 
    старики головами качали... 
    Я приму лебединую песню 
    уходящей зимы без печали. 
    Нескончаемый сумрак стылый, 
    тишину опустевшего крова... 
    Но возможно ль, чтоб сердце вместило 
    невместимое
    Твое
    слово?
     
    IV
    Мне бы привыкнуть к предательству весен,
    бывали 
    вёсны коварней...
    И в мае метель над землею 
    петли вязала, скрывая весенние дали, 
    дом обвивала тугой, неразрывной петлею. 
    Тополь за домом как раз где-то в мае сломало 
    ночью такой же... Разбился фонарь над сараем... 
    Крепко заснула под утро, когда рассветало:
    снился березовый лес на окраинах Рая. 
    Нет ни опавшей листвы, ни обломанных веток. 
    Я на поляне, где только зеленые травы. 
    И не начало весны, а -- под Троицу -- лето. 
    Слева -- не помню...
    Река за деревьями - справа. 
    Ветер беззвучен, листы отзываются дрожью, 
    но без опаски упасть по-земному на землю. 
    Бродит по лесу отец, надышаться не может. 
    Ангел-хранитель его под березою дремлет. 
    Мне бы сейчас в тот березовый лес, на поляну...
     
    Ночь-сторожиха под окнами стонет и стынет...
    Завтра оплачет весна эту ночь покаянно, 
    будут омыты слезами дороги страстные.
     
    V
    И весь этот снег - по колено, не меньше -- растаял. 
    Увидел звонарь, как дорога текла до окраин 
    подобно реке, что грозит берегам наводненьем. 
    Еще были мутны и страшны весенние воды... 
    Пыхтя и качаясь, автобусик плыл пароходом. 
    На паперти низкой вода заливала ступени. 
    Куда ни посмотришь -- апрель торжествует победу.
     
    Звонарь затрезвонил, идут по крыльцу осторожно разумные девы, горящие свечи надежно 
    укрывши от ветра. И все неразумные -- следом. 
    И кто-то из дев неразумных озябшей рукою 
    протянет просящему грошик -- опять незадача! 
    Уронит монетку - и та по ступенькам поскачет... 
    Так звонко!
    И скроется вмиг под водою. 
    И будут кричать на березах кладбищенских птицы, 
    и будет гудеть, подплывая, автобус знакомый... 
    Ах, нынче успеем поплакать и помолиться, 
    и снова поплакать, пока доберемся до дома.
     
    VI
    Сад замерз и, наверное, умер на треть. 
    Злые ветры, как сплетники, неосторожны. 
    Но зачтется березе
    терпение зеленеть 
    по весне, что на осень скорее похожа. 
    Вот на веточке жалкий прозрачный росток, 
    распуститься бы к Троице -- только и надо! 
    Надеваю коричневый теплый платок 
    и бреду вдоль коричневой мокрой ограды. 
    Я бы все поняла, -- 
    мне 6 Страстную прожить еще раз 
    от начала, седмицу разбив на мгновенья! 
    Страшный суд для смоковницы, 
    суд, ожидающий нас,
    гефсиманских деревьев громадные тени... 
    А теперь...
    С чем пришла, с тем пришла – 
    и стоять-холодеть
    за спиной у старухи в тулупчике сиром... 
    Не вздохнуть,
    словно воздух -- не воздух, а твердь. 
    Царский час приближается неотвратимо.
     
    VII
    Соберется старуха, подхватит кошелку, 
    по привычке скорее... Цветастого шелка 
    полушалок нарядный накинет на плечи... 
    И пойдет потихоньку.
    Светло над Заречьем. 
    Хорошо. Ветра нет. Подморозило к ночи. 
    Не шумит -- засыпает поселок рабочий. 
    Хрупкий лед на тропинке хрустящею коркой. 
    А дорога -- на горку, дорога -- под горку... 
    Вот уж благовест редкий сменился трезвоном. 
    «Он воскрес, как сказал». Кого ищите, жены? 
    Над рекой, там, где вербная желтая россыпь, 
    мироносиц счастливых ей слышится поступь... 
    Берега у реки высоки, величавы... 
    Но старуха -- на левом, а церковь -- на правом. 
    Вон сияет на взлобье, почти в поднебесье. 
    И спокойна душа: «Несомненно. Воскресе».
     
    VIII
    Огромные рыбины в тонкой сети. 
    Наполнена лодка, и трудно грести, 
    но все повинуется Слову! 
    И вот уже дивный сосчитан улов, 
    над берегом утренний светлый покров, 
    и трапеза тут же готова. 
    Сидеть до скончания века сего 
    -- как в центре вселенной -- и запах ее 
    вдыхать вместе с запахом рыбы! 
    И чувствовать -- тает о будущем страх, 
    и место находят в горящих сердцах 
    словесные прочные глыбы. 
    Знакомым движеньем преломленный хлеб. 
    О счастье, что каждый не глух и не слеп! 
    И чудная вечеря длится. 
    Блаженное солнце стекает за холм... 
    Мы снова ответим, что любим --
    и в том 
    возможно ль Тебе усомниться?
     

    Пелагея
    А по северным рекам стояли тогда деревни.
    Не были берега кисельным, реки – молочными.
    Чтобы жизнь текла, и земля не твердела кремнем,
    Работали бабы денно и нощно.
    Пели, бывало, сердца грея,
    Мужиков вспоминая, отданных военному лиху,
    И жила в деревне одной Амосова Пелагея,
    Золотоволосая пекариха.
    Статью слыла богатырской, а как же иначе.
    Без богатырской стати столько хлеба не выпечешь.
    Хлебную буханку, как младенца, надобно вынянчить,
    А буханок тех – тысячи!
    Слава о хлебе Пелагеином шла повсеместно,
    Из дальних краёв приезжали за ним, Христа ради просили,
    И кормила Пелагея хлебом все деревни окрестные,
    Врать не буду, может, и пол – России.
    Ветер из века двадцатого приносит скупо
    Запахи клевера сладкого, чаще – полыни.
    Была мне в юности Пелагея что гамлетовская Гекуба,
    Прочитанной книги литературная героиня.
    Когда и выросло мифа сего золотое дерево?
    Не заметила – неба коснулось ветвями.
    Вижу: идёт Пелагея с работы в белый свой терем,
    Травы ночные стелются под ногами.
    Ныне дни убывающие считая скаредно,
    Поминаю её со сродники, душой светлею:
    Упокой, Господи, в селениях праведных,
    Пекариху абрамовскую, Амосову Пелагею.


    Стихотворения 2001-2010 гг.




    Источник: http://voskres.ru/literature/poetry/kuzmina.htm
    Категория: Стихи из сети | Добавил: DrOtto (06.02.2010)
    Просмотров: 3948 | Комментарии: 1 | Рейтинг: 5.0/2
    Всего комментариев: 0
    Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
    [ Регистрация | Вход ]