Литературный поиск

Разделы сборника

  • О России   
  • О родной природе   
  • Призыв к молитве   
  • Исторические  
  • Эмигрантские  
  • Философская лирика   
  • Стихотворения о войне
  • Современные авторы  
  • Стихи из сети  
  • Литературоведение  
  • Литопрос

    Кого можно назвать по-настоящему русским по духу поэтом?
    Всего ответов: 5354

    Друзья сайта


  • Словарь варваризмов
  • Стихотворения о России
  • Православные сказки
  • Творчество ветеранов
  • Фонд славянской культуры
  • Другие ссылки
  • Ссылки


    Патриотические стихи

    Православие и Мир

    христианство, православие, культура, религия, литература, творчество

    РУССКОЕ ВОСКРЕСЕНИЕ. Православие, самодержавие, народность

    Православие.Ru

    Остановите убийство!

    Rambler's Top100

    Яндекс.Метрика


    Четверг, 28.03.2024, 23:48
    Приветствую Вас, Гость
    Главная | Регистрация | Вход | RSS

    Русская дубрава
    патриотическая поэзия

    Тематические разделы

    Титульная страница » Сборник патриотической поэзии » О России

    Некрасов Н. А.
    СЕЯТЕЛЯМ
    Сеятель знанья на ниву народную!
    Почву ты, что ли, находишь бесплодную,
    Худы ль твои семена?
    Робок ли сердцем ты? слаб ли ты силами?
    Труд награждается всходами хилыми,
    Доброго мало зерна!
    Где ж вы, умелые, с бодрыми лицами,
    Где же вы, с полными жита кошницами?
    Труд засевающих робко, крупицами,
    Двиньте вперед!
    Сейте разумное, доброе, вечное,
    Сейте! Спасибо вам скажет сердечное
    Русский народ...
    1877


    ТРОЙКА
    Что ты жадно глядишь на дорогу
    В стороне от весёлых подруг?
    Знать, забило сердечко тревогу -
    Всё лицо твоё вспыхнуло вдруг.

    И зачем ты бежишь торопливо
    За промчавшейся тройкой вослед?..
    На тебя, подбоченясь красиво,
    Загляделся проезжий корнет.

    На тебя заглядеться не диво,
    Полюбить тебя всякий не прочь:
    Вьётся алая лента игриво
    В волосах твоих, чёрных как ночь;

    Сквозь румянец щеки твоей смуглой
    Пробивается лёгкий пушок,
    Из-под брови твоей полукруглой
    Смотрит бойко лукавый глазок.

    Взгляд один чернобровой дикарки,
    Полный чар, зажигающих кровь,
    Старика разорит на подарки,
    В сердце юноши кинет любовь.

    Поживёшь и попразднуешь вволю,
    Будет жизнь и полна и легка...
    Да не то тебе пало на долю:
    За неряху пойдёшь мужика.

    Завязавши под мышки передник,
    Перетянешь уродливо грудь,
    Будет бить тебя муж-привередник
    И свекровь в три погибели гнуть.

    От работы и чёрной и трудной
    Отцветёшь, не успевши расцвесть,
    Погрузишься ты в сон непробудный,
    Будешь няньчить, работать и есть.

    И в лице твоём, полном движенья,
    Полном жизни - появится вдруг
    Выраженье тупого терпенья
    И бессмысленный, вечный испуг.

    И схоронят в сырую могилу,
    Как пройдёшь ты тяжёлый свой путь,
    Бесполезно угасшую силу
    И ничем не согретую грудь.

    Не гляди же с тоской на дорогу
    И за тройкой вослед не спеши,
    И тоскливую в сердце тревогу
    Поскорей навсегда заглуши!

    Не нагнать тебе бешеной тройки:
    Кони крепки и сыты и бойки,-
    И ямщик под хмельком, и к другой
    Мчится вихрем корнет молодой...
    1846


    * * *
    Блажен незлобливый поэт1,
    В ком мало желчи, много чувства:
    Ему так искренен привет
    Друзей спокойного искусства;

    Ему сочувствие в толпе,
    Как ропот волн, ласкает ухо;
    Он чужд сомнения в себе -
    Сей пытки творческого духа;

    Любя беспечность и покой,
    Гнушаясь дерзкою сатирой,
    Он прочно властвует толпой
    С своей миролюбивой лирой.

    Дивясь великому уму,
    Его не гонят, не злословят,
    И современники ему
    При жизни памятник готовят...

    Но нет пощады у судьбы
    Тому, чей благородный гений
    Стал обличителем толпы2,
    Ее страстей и заблуждений.

    Питая ненавистью грудь,
    Уста вооружив сатирой,
    Проходит он тернистый путь
    С своей карающею лирой.

    Его преследуют хулы:
    Он ловит звуки одобренья
    Не в сладком ропоте хвалы,
    А в диких криках озлобленья.

    И веря и не веря вновь
    Мечте высокого призванья,
    Он проповедует любовь
    Враждебным словом отрицанья,-

    И каждый звук его речей
    Плодит ему врагов суровых,
    И умных и пустых людей,
    Равно клеймить его готовых.

    Со всех сторон его клянут
    И, только труп его увидя,
    Как много сделал он, поймут,
    И как любил он - ненавидя!
    21 февраля 1852, в день смерти Гоголя


    НЕСЖАТАЯ ПОЛОСА
    Поздняя осень. Грачи улетели,
    Лес обнажился, поля опустели,

    Только не сжата полоска одна...
    Грустную думу наводит она.

    Кажется, шепчут колосья друг другу:
    "Скучно нам слушать осенную вьюгу,

    Скучно склоняться до самой земли,
    Тучные зерна купая в пыли!

    Нас, что ни ночь, разоряют станицы1
    Всякой пролетной прожорливой птицы,

    Заяц нас топчет, и буря нас бьет...
    Где же наш пахарь? чего еще ждет?

    Или мы хуже других уродились?
    Или недружно цвели-колосились?

    Нет! мы не хуже других - и давно
    В нас налилось и созрело зерно.

    Не для того же пахал он и сеял
    Чтобы нас ветер осенний развеял?.."

    Ветер несет им печальный ответ:
    - Вашему пахарю моченьки нет.

    Знал, для чего и пахал он и сеял,
    Да не по силам работу затеял.

    Плохо бедняге - не ест и не пьет,
    Червь ему сердце больное сосет,

    Руки, что вывели борозды эти,
    Высохли в щепку, повисли, как плети.

    Очи потускли, и голос пропал,
    Что заунывную песню певал,

    Как на соху, налегая рукою,
    Пахарь задумчиво шел полосою.
    22-25 ноября 1854


    * * *
    Я за то глубоко презираю себя,
    Что живу - день за днем бесполезно губя;

    Что я, силы своей не пытав ни на чем,
    Осудил сам себя беспощадным судом,

    И, лениво твердя: я ничтожен, я слаб!
    Добровольно всю жизнь пресмыкался как раб;

    Что, доживши кой-как до тридцатой весны,
    Не скопил я себе хоть богатой казны,

    Чтоб глупцы у моих пресмыкалися ног,
    Да и умник подчас позавидовать мог!

    Я за то глубоко презираю себя,
    Что потратил свой век, никого не любя1,

    Что любить я хочу... что люблю я весь мир,
    А брожу дикарем - бесприютен и сир,

    И что злоба во мне и сильна, и дика,
    А хватаюсь за нож - замирает рука!
    Июнь 1845


    * * *
    Вчерашний день, часу в шестом,
    Зашел я на Сенную1;
    Там били женщину кнутом,
    Крестьянку молодую.

    Ни звука из ее груди2,
    Лишь бич свистал, играя...
    И Музе я сказал: "Гляди!
    Сестра твоя родная!"
    1848 (?)

    Примечание: Стихотворение написано не по живым впечатлениям о наказании крестьянки (Некрасов не мог быть свидетелем истязания женщины, так как практически к женщинам наказание кнутом вследствие его особой опасности не применялось; с 1845 г. «Уложением об наказаниях» вообще было отменено), а на основе зрительного сходства между зачеркнутыми красными чернилами крест-накрест рукописями в цензурном ведомстве и исполосованными кнутом и кровоточащими спинами жертв палача. Стихотворение, таким образом, представляет собой обобщенный символ страданий, включающий истязания над народом и над поэзией, которая вступается за его судьбу и разделяет его участь («иссеченная муза»).


    14 ИЮНЯ 1854 ГОДА
    Великих зрелищ, мировых судеб
    Поставлены мы зрителями ныне:
    Исконные, кровавые враги,
    Соединясь, идут против России:
    Пожар войны полмира обхватил,
    И заревом зловещим осветились
    Деяния держав миролюбивых...

    Обращены в позорище вражды
    Моря и суша... медленно и глухо
    К нам двинулись громады кораблей,
    Хвастливо предрекая нашу гибель,
    И наконец приблизились - стоят
    Пред укрепленной русскою твердыней...
    И ныне в урне роковой лежат
    Два жребия... и наступает время,
    Когда Решитель мира и войны
    Исторгнет их всесильною рукой
    И свету потрясенному покажет.
    14 июня 1854


    * * *
    В столицах шум, гремят витии,
    Кипит словесная война,
    А там, во глубине России,-
    Там вековая тишина.
    Лишь ветер не дает покою
    Вершинам придорожных ив,
    И выгибаются дугою,
    Целуясь с матерью землею,
    Колосья бесконечных нив...
    1857


    ПЬЯНИЦА
    Жизнь в трезвом положении
    Куда нехороша!
    В томительном борении
    Сама с собой душа,
    А ум в тоске мучительной...
    И хочется тогда
    То славы соблазнительной,
    То страсти, то труда.
    Все та же хата бедная -
    Становится бедней,
    И мать - старуха бледная -
    Еще бледней, бледней.
    Запуганный, задавленный,
    С поникшей головой,
    Идешь как обесславленный,
    Гнушаясь сам собой;
    Сгораешь злобой тайною...
    На скудный твой наряд
    С насмешкой неслучайною
    Все, кажется, глядят.
    Все, что во сне мерещится,
    Как будто бы назло,
    В глаза вот так и мечется
    Роскошно и светло!
    Все - повод к искушению,
    Все дразнит и язвит
    И руку к преступлению
    Нетвердую манит...
    Ах! если б часть ничтожную!
    Старушку полечить,
    Сестрам бы нероскошную
    Обновку подарить!
    Стряхнуть ярмо тяжелого,
    Гнетущего труда,-
    Быть может, буйну голову
    Сносил бы я тогда!
    Покинув путь губительный,
    Нашел бы путь иной
    И в труд иной - свежительный -
    Поник бы всей душой.
    Но мгла отвсюду черная
    Навстречу бедняку...
    Одна открыта торная
    Дорога к кабаку.
    1845


    ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА
       В а н я (в кучерском армячке).
    Папаша! кто строил эту дорогу?
       П а п а ш а (в пальто на красной подкладке),
    Граф Петр Андреевич Клейнмихель, душенька!
                      Разговор в вагоне

                 1

    Славная осень! Здоровый, ядреный
    Воздух усталые силы бодрит;
    Лед неокрепший на речке студеной
    Словно как тающий сахар лежит;

    Около леса, как в мягкой постели,
    Выспаться можно - покой и простор!
    Листья поблекнуть еще не успели,
    Желты и свежи лежат, как ковер.

    Славная осень! Морозные ночи,
       Ясные, тихие дни...
    Нет безобразья в природе! И кочи,
    И моховые болота, и пни -

    Всё хорошо под сиянием лунным,
    Всюду родимую Русь узнаю...
    Быстро лечу я по рельсам чугунным,
    Думаю думу свою...

                 2

    Добрый папаша! К чему в обаянии
       Умного Ваню держать?
    Вы мне позвольте при лунном сиянии
       Правду ему показать.

    Труд этот, Ваня, был страшно громаден
       Не по плечу одному!
    В мире есть царь: этот царь беспощаден,
       Голод названье ему.

    Водит он армии; в море судами
       Правит; в артели сгоняет людей,
    Ходит за плугом, стоит за плечами
       Каменотесцев, ткачей.

    Он-то согнал сюда массы народные.
       Многие - в страшной борьбе,
    К жизни воззвав эти дебри бесплодные,
       Гроб обрели здесь себе.

    Прямо дороженька: насыпи узкие,
       Столбики, рельсы, мосты.
    А по бокам-то всё косточки русские...
    Сколько их! Ванечка, знаешь ли ты?

    Чу! восклицанья послышались грозные!
       Топот и скрежет зубов;
    Тень набежала на стекла морозные...
       Что там? Толпа мертвецов!

    То обгоняют дорогу чугунную,
       То сторонами бегут.
    Слышишь ты пение?.. "В ночь эту лунную
       Любо нам видеть свой труд!

    Мы надрывались под зноем, под холодом,
       С вечно согнутой спиной,
    Жили в землянках, боролися с голодом,
    Мерзли и мокли, болели цингой.

    Грабили нас грамотеи-десятники,
    Секло начальство, давила нужда...
    Всё претерпели мы, божии ратники,
       Мирные дети труда!

    Братья! Вы наши плоды пожинаете!
    Нам же в земле истлевать суждено...
    Всё ли нас, бедных, добром поминаете
       Или забыли давно?.."

    Не ужасайся их пения дикого!
    С Волхова, с матушки Волги, с Оки,
    С разных концов государства великого -
    Это всё братья твои - мужики!

    Стыдно робеть, закрываться перчаткою,
    Ты уж не маленький!.. Волосом рус,
    Видишь, стоит, изможден лихорадкою,
    Высокорослый больной белорус:

    Губы бескровные, веки упавшие,
       Язвы на тощих руках,
    Вечно в воде по колено стоявшие
    Ноги опухли; колтун в волосах;

    Ямою грудь, что на заступ старательно
    Изо дня в день налегала весь век...
    Ты приглядись к нему, Ваня, внимательно:
    Трудно свой хлеб добывал человек!

    Не разогнул свою спину горбатую
    Он и теперь еще: тупо молчит
    И механически ржавой лопатою
       Мерзлую землю долбит!

    Эту привычку к труду благородную
    Нам бы не худо с тобой перенять...
    Благослови же работу народную
    И научись мужика уважать.

    Да не робей за отчизну любезную...
    Вынес достаточно русский народ,
    Вынес и эту дорогу железную -
    Вынесет всё, что господь ни пошлет!

    Вынесет всё - и широкую, ясную
    Грудью дорогу проложит себе.
    Жаль только - жить в эту пору прекрасную
    Уж не придется - ни мне, ни тебе.

                 3

    В эту минуту свисток оглушительный
    Взвизгнул - исчезла толпа мертвецов!
    "Видел, папаша, я сон удивительный,-
    Ваня сказал,- тысяч пять мужиков,

    Русских племен и пород представители
    Вдруг появились - и он мне сказал:
    "Вот они - нашей дороги строители!.."
       Захохотал генерал!

    "Был я недавно в стенах Ватикана,
    По Колизею две ночи бродил,
    Видел я в Вене святого Стефана,
    Что же... всё это народ сотворил?

    Вы извините мне смех этот дерзкий,
    Логика ваша немножко дика.
    Или для вас Аполлон Бельведерский
       Хуже печного горшка?

    Вот ваш народ - эти термы и бани,
    Чудо искусства - он всё растаскал!"-
    "Я говорю не для вас, а для Вани..."
    Но генерал возражать не давал:

    "Ваш славянин, англо-сакс и германец
    Не создавать - разрушать мастера,
    Варвары! дикое скопище пьяниц!..
    Впрочем, Ванюшей заняться пора;

    Знаете, зрелищем смерти, печали
    Детское сердце грешно возмущать.
    Вы бы ребенку теперь показали
    Светлую сторону..."

                 4

                   Рад показать!
    Слушай, мой милый: труды роковые
    Кончены - немец уж рельсы кладет.
    Мертвые в землю зарыты; больные
    Скрыты в землянках; рабочий народ

    Тесной гурьбой у конторы собрался...
    Крепко затылки чесали они:
    Каждый подрядчику должен остался,
    Стали в копейку прогульные дни!

    Всё заносили десятники в книжку -
    Брал ли на баню, лежал ли больной:
    "Может, и есть тут теперича лишку,
    Да вот, поди ты!.." Махнули рукой...

    В синем кафтане - почтенный лабазник,
    Толстый, присадистый, красный, как медь,
    Едет подрядчик по линии в праздник,
    Едет работы свои посмотреть.

    Праздный народ расступается чинно...
    Пот отирает купчина с лица
    И говорит, подбоченясь картинно:
    "Ладно... нешто... молодца!.. молодца!..

    С богом, теперь по домам,- проздравляю!
    (Шапки долой - коли я говорю!)
    Бочку рабочим вина выставляю
    И - недоимку дарю!.."

    Кто-то "ура" закричал. Подхватили
    Громче, дружнее, протяжнее... Глядь:
    С песней десятники бочку катили...
    Тут и ленивый не мог устоять!

    Выпряг народ лошадей - и купчину
    С криком "ура!" по дороге помчал...
    Кажется, трудно отрадней картину
    Нарисовать, генерал?..
    1864


    * * *
    В полном разгаре страда деревенская...
    Доля ты!- русская долюшка женская!
       Вряд ли труднее сыскать.

    Не мудрено, что ты вянешь до времени,
    Всевыносящего русского племени
       Многострадальная мать!

    Зной нестерпимый: равнина безлесная,
    Нивы, покосы да ширь поднебесная -
       Солнце нещадно палит.

    Бедная баба из сил выбивается,
    Столб насекомых над ней колыхается,
       Жалит, щекочет, жужжит!

    Приподнимая косулю тяжелую,
    Баба порезала ноженьку голую -
       Некогда кровь унимать!

    Слышится крик у соседней полосыньки,
    Баба туда - растрепалися косыньки,-
       Надо ребенка качать!

    Что же ты стала над ним в отупении?
    Пой ему песню о вечном терпении,
       Пой, терпеливая мать!..

    Слезы ли, пот ли у ней над ресницею,
       Право, сказать мудрено.
    В жбан этот, заткнутый грязной тряпицею,
       Канут они - всё равно!

    Вот она губы свои опаленные
       Жадно подносит к краям...
    Вкусны ли, милая, слезы соленые
       С кислым кваском пополам?..
    1862-1863


    * * *
    Внимая ужасам войны,
    При каждой новой жертве боя
    Мне жаль не друга, не жены,
    Мне жаль не самого героя...
    Увы! утешится жена,
    И друга лучший друг забудет;
    Но где-то есть душа одна -
    Она до гроба помнить будет!
    Средь лицемерных наших дел
    И всякой пошлости и прозы
    Одни я в мир подсмотрел
    Святые, искренние слезы -
    То слезы бедных матерей!
    Им не забыть своих детей,
    Погибших на кровавой ниве,
    Как не поднять плакучей иве
    Своих поникнувших ветвей...
    1855 или 1856


    РАЗМЫШЛЕНИЯ У ПАРАДНОГО ПОДЪЕЗДА
    Вот парадный подъезд. По торжественным дням,
    Одержимый холопским недугом,
    Целый город с каким-то испугом
    Подъезжает к заветным дверям;
    Записав свое имя и званье1,
    Разъезжаются гости домой,
    Так глубоко довольны собой,
    Что подумаешь - в том их призванье!
    А в обычные дни этот пышный подъезд
    Осаждают убогие лица:
    Прожектеры, искатели мест,
    И преклонный старик, и вдовица.
    От него и к нему то и знай по утрам
    Всё курьеры с бумагами скачут.
    Возвращаясь, иной напевает "трам-трам",
    А иные просители плачут.
    Раз я видел, сюда мужики подошли,
    Деревенские русские люди,
    Помолились на церковь и стали вдали,
    Свесив русые головы к груди;
    Показался швейцар. "Допусти",- говорят
    С выраженьем надежды и муки.
    Он гостей оглядел: некрасивы на взгляд!
    Загорелые лица и руки,
    Армячишка худой на плечах,
    По котомке на спинах согнутых,
    Крест на шее и кровь на ногах,
    В самодельные лапти обутых
    (Знать, брели-то долгонько они
    Из каких-нибудь дальних губерний).
    Кто-то крикнул швейцару: "Гони!
    Наш не любит оборванной черни!"
    И захлопнулась дверь. Постояв,
    Развязали кошли пилигримы2,
    Но швейцар не пустил, скудной лепты не взяв,
    И пошли они, солнцем палимы,
    Повторяя: "Суди его бог!",
    Разводя безнадежно руками,
    И, покуда я видеть их мог,
    С непокрытыми шли головами...

      А владелец роскошных палат
    Еще сном был глубоким объят...
    Ты, считающий жизнью завидною
    Упоение лестью бесстыдною,
    Волокитство, обжорство, игру,
    Пробудись! Есть еще наслаждение:
    Вороти их! в тебе их спасение!
    Но счастливые глухи к добру...

      Не страшат тебя громы небесные,
    А земные ты держишь в руках,
    И несут эти люди безвестные
    Неисходное горе в сердцах.

      Что тебе эта скорбь вопиющая,
    Что тебе этот бедный народ?
    Вечным праздником быстро бегущая
    Жизнь очнуться тебе не дает.
    И к чему? Щелкоперов3 забавою
    Ты народное благо зовешь;
    Без него проживешь ты со славою
          И со славой умрешь!
    Безмятежней аркадской идиллии4
    Закатятся преклонные дни.
    Под пленительным небом Сицилии,
    В благовонной древесной тени,
    Созерцая, как солнце пурпурное
    Погружается в море лазурное,
    Полосами его золотя,-
    Убаюканный ласковым пением
    Средиземной волны,- как дитя
    Ты уснешь, окружен попечением
    Дорогой и любимой семьи
    (Ждущей смерти твоей с нетерпением);
    Привезут к нам останки твои,
    Чтоб почтить похоронною тризною,
    И сойдешь ты в могилу... герой,
    Втихомолку проклятый отчизною,
    Возвеличенный громкой хвалой!..

    Впрочем, что ж мы такую особу
    Беспокоим для мелких людей?
    Не на них ли нам выместить злобу?-
    Безопасней... Еще веселей
    В чем-нибудь приискать утешенье...
    Не беда, что потерпит мужик:
    Так ведущее нас провиденье
    Указало... да он же привык!
    За заставой, в харчевне убогой
    Всё пропьют бедняки до рубля
    И пойдут, побираясь дорогой,
    И застонут... Родная земля!
    Назови мне такую обитель,
    Я такого угла не видал,
    Где бы сеятель твой и хранитель,
    Где бы русский мужик не стонал?
    Стонет он по полям, по дорогам,
    Стонет он по тюрьмам, по острогам,
    В рудниках, на железной цепи;
    Стонет он под овином, под стогом,
    Под телегой, ночуя в степи;
    Стонет в собственном бедном домишке,
    Свету божьего солнца не рад;
    Стонет в каждом глухом городишке,
    У подъезда судов и палат.
    Выдь на Волгу: чей стон раздается
    Над великою русской рекой?
    Этот стон у нас песней зовется -
    То бурлаки идут бечевой!..
    Волга! Волга!.. Весной многоводной
    Ты не так заливаешь поля,
    Как великою скорбью народной
    Переполнилась наша земля,-
    Где народ, там и стон... Эх, сердечный!
    Что же значит твой стон бесконечный?
    Ты проснешься ль, исполненный сил,
    Иль, судеб повинуясь закону,
    Всё, что мог, ты уже совершил,-
    Создал песню, подобную стону,
    И духовно навеки почил?..
    1858


    МАТЬ
    Она была исполнена печали,
    И между тем, как шумны и резвы
    Три отрока вокруг нее играли,
    Ее уста задумчиво шептали:
    "Несчастные! зачем родились вы?
    Пойдете вы дорогою прямою
    И вам судьбы своей не избежать!"
    Не омрачай веселья их тоскою,
    Не плачь над ними, мученица-мать!
    Но говори им с молодости ранней:
    Есть времена, есть целые века,
    В которые нет ничего желанней,
    Прекраснее - тернового венка...
    1868


    РОДИНА
    И вот они опять, знакомые места,
    Где жизнь текла отцов моих, бесплодна и пуста,
    Текла среди пиров, бессмысленного чванства,
    Разврата грязного и мелкого тиранства;
    Где рой подавленных и трепетных рабов
    Завидовал житью последних барских псов,
    Где было суждено мне божий свет увидеть,
    Где научился я терпеть и ненавидеть,
    Но, ненависть в душе постыдно притая,
    Где иногда бывал помещиком и я;
    Где от души моей, довременно растленной,
    Так рано отлетел покой благословленный,
    И неребяческих желаний и тревог
    Огонь томительный до срока сердце жег...
    Воспоминания дней юности - известных
    Под громким именем роскошных и чудесных,-
    Наполнив грудь мою и злобой и хандрой,
    Во всей своей красе проходят предо мной...

    Вот темный, темный сад... Чей лик в аллее дальной
    Мелькает меж ветвей, болезненно-печальный?
    Я знаю, отчего ты плачешь, мать моя!
    Кто жизнь твою сгубил... о! знаю, знаю я!..
    Навеки отдана угрюмому невежде,
    Не предавалась ты несбыточной надежде -
    Тебя пугала мысль восстать против судьбы,
    Ты жребий свой несла в молчании рабы...
    Но знаю: не была душа твоя бесстрастна;
    Она была горда, упорна и прекрасна,
    И всё, что вынести в тебе достало сил,
    Предсмертный шепот твой губителю простил!..

    И ты, делившая с страдалицей безгласной
    И горе и позор судьбы ее ужасной,
    Тебя уж также нет, сестра души моей!
    Из дома крепостных любовниц и царей
    Гонимая стыдом, ты жребий свой вручила
    Тому, которого не знала, не любила...
    Но, матери своей печальную судьбу
    На свете повторив, лежала ты в гробу
    С такой холодною и строгою улыбкой,
    Что дрогнул сам палач, заплакавший ошибкой.

    Вот серый, старый дом... Теперь он пуст и глух:
    Ни женщин, ни собак, ни гаеров, ни слуг,-
    А встарь?.. Но помню я: здесь что-то всех давило,
    Здесь в малом и большом тоскливо сердце ныло.
    Я к няне убегал... Ах, няня! сколько раз
    Я слезы лил о ней в тяжелый  сердцу час;
    При имени ее впадая в умиленье,
    Давно ли чувствовал я к ней благоговенье?..

    Ее бессмысленной и вредной доброты
    На память мне пришли немногие черты,
    И грудь моя полна враждой и злостью новой...
    Нет! в юности моей, мятежной и суровой,
    Отрадного душе воспоминанья нет;
    Но всё, что, жизнь мою опутав с детских лет,
    Проклятьем на меня легло неотразимым,-
    Всему начало здесь, в краю моем родимом!..

    И с отвращением кругом кидая взор,
    С отрадой вижу я, что срублен темный бор -
    В томящий летний зной защита и прохлада,-
    И нива выжжена, и праздно дремлет стадо,
    Понурив голову над высохшим ручьем,
    И набок валится пустой и мрачный дом,
    Где вторил звону чаш и гласу ликованья
    Глухой и вечный гул подавленных страданий,
    И только тот один, кто всех собой давил,
    Свободно и дышал, и действовал, и жил...
    1846


    ПЛАЧ ДЕТЕЙ
    Равнодушно слушая проклятья
    В битве с жизнью гибнущих людей,
    Из-за них вы слышите ли, братья,
    Тихий плач и жалобы детей?

    «В золотую пору малолетства
    Всё живое счастливо живет,
    Не трудясь, с ликующего детства
    Дань забав и радости берет.
    Только нам гулять не довелося
    По полям, по нивам золотым:
    Целый день на фабриках колеса
    Мы вертим — вертим — вертим!

    Колесо чугунное вертится,
    И гудит, и ветром обдает,
    Голова пылает и кружится,
    Сердце бьется, всё кругом идет:
    Красный нос безжалостной старухи,
    Что за нами смотрит сквозь очки,
    По стенам гуляющие мухи,
    Стены, окна, двери, потолки,-
    Всё и все! Впадая в исступленье,
    Начинаем громко мы кричать:
    - Погоди, ужасное круженье!
    Дай нам память слабую собрать!-
    Бесполезно плакать и молиться,
    Колесо не слышит, не щадит:
    Хоть умри - проклятое вертится,
    Хоть умри - гудит - гудит - гудит!

    Где уж нам, измученным в неволе,
    Ликовать, резвиться и скакать!
    Если б нас теперь пустили в поле,
    Мы в траву попадали бы - спать.
    Нам домой скорей бы воротиться,-
    Но зачем идем мы и туда?..
    Сладко нам и дома не забыться:
    Встретит нас забота и нужда!
    Там, припав усталой головою
    К груди бледной матери своей,
    Зарыдав над ней и над собою,
    Разорвем на части сердце ей...»
    <1860>


    Чиновник
    Как человек разумной середины,
    Он многого в сей жизни не желал:
    Перед обедом пил настойку из рябины
    И чихирем обед свой запивал.
    У Кинчерфа заказывал одежду
    И с давних пор (простительная страсть)
    Питал в душе далекую надежду
    В коллежские асессоры попасть, -
    Затем, что был он крови не боярской
    И не хотел, чтоб в жизни кто-нибудь
    Детей его породой семинарской
    Осмелился надменно попрекнуть.

    Был с виду прост, держал себя сутуло,
    Смиренно всё судьбе предоставлял,
    Пред старшими подскакивал со стула
    И в робость безотчетную впадал,
    С начальником ни по каким причинам -
    Где б ни было - не вмешивался в спор,
    И было в нем всё соразмерно с чином -
    Походка, взгляд, усмешка, разговор.
    Внимательным, уступчиво-смиренным
    Был при родных, при теще, при жене,
    Но поддержать умел пред подчиненным
    Достоинство чиновника вполне;
    Мог и распечь при случае (распечь-то
    Мы, впрочем, все большие мастера),
    Имел даже значительное нечто
    В бровях...

                 Теперь тяжелая пора!
    С тех дней, как стал пытливостью рассудка
    Тревожно-беспокойного наш век
    Задерживать развитие желудка,
    Уже не тот и русский человек.
    Выводятся раскормленные туши,
    Как ни едим геройски, как ни пьем,
    И хоть теперь мы так же бьем баклуши,
    Но в толщину от них уже нейдем.
    И в наши дни, читатель мой любезный,
    Лишь где-нибудь в коснеющей глуши
    Найдете вы, по благости небесной,
    Приличное вместилище души.

    Но мой герой - хоть он и шел за веком -
    Больных влияний века избежал
    И был таким, как должно, человеком:
    Ни тощ, ни толст. Торжественно лежал
    Мясистый, двухэтажный подбородок
    В воротничках, - но промежуток был
    Меж головой и грудью так короток,
    Что паралич - увы! - ему грозил.
    Спина была - уж сказано - горбата,
    И на ногах (шепну вам на ушко:
    Кривых немножко - нянька виновата!)
    Качалося солидное брюшко...

    Сирот и вдов он не был благодетель,
    Но нищим иногда давал гроши
    И называл святую добродетель
    Первейшим украшением души.
    О ней твердил в семействе беспрерывно,
    Но не во всем ей следовал подчас
    И извинял грешки свои наивно
    Женой, детьми, как многие из нас.

    По службе вел дела свои примерно
    И не бывал за взятки под судом,
    Но (на жену, как водится) в Галерной
    Купил давно пятиэтажный дом.
    И радовал родительскую душу
    Сей прочный дом - спокойствия залог.
    И на Фому, Ванюшу и Феклушу
    Без сладких слез он посмотреть не мог...

    Вид нищеты, разительного блеска
    Смущал его - приличье он любил.
    От всяких слов, произносимых резко,
    Он вздрагивал и тотчас уходил.
    К писателям враждой - не беспричинной -
    Пылал... бледнел и трясся сам не свой,
    Когда из них какой-нибудь бесчинный
    Ласкаем был чиновною рукой.
    За лишнее считал их в мире бремя,
    Звал книги побасенками: "Читать -
    Не то ли же, что праздно тратить время?
    А праздность - всех пороков наших мать" -
    Так говорил ко благу подчиненных
    (Мысль глубока, хоть и весьма стара)
    И изо всех открытий современных
    Знал только консоляцию....

                          Пора
    Мне вам сказать, что, как чиновник дельный
    И совершенно русский человек,
    Он заражен был страстью той смертельно,
    Которой все заражены в наш век,
    Которая пустить успела корни
    В обширном русском царстве глубоко
    С тех пор, как вист в потеху нашей дворни
    Мы отдали... "Приятно и легко
    Бегут часы за преферансом; право,
    Кто выдумал - был малый c головой" -
    Так иногда, прищурившись лукаво,
    Говаривал почтенный наш герой.
    И выше он не ведал наслаждений...
    Как он играл? .. Серьезная статья!
    Решить вопрос сумел бы разве гений,
    Но так и быть, попробую и я.

    Когда обед оканчивался чинный,
    Крестясь, гостям хозяин руки жал
    И, приказав поставить стол в гостиной,
    С улыбкой добродушной замечал:
    "Что, господа, сразиться бы не дурно?
    Жизнь коротка, а нам не десять лет!"
    Над ним неслось тогда дыханье бурно,
    И - вдохновен  - он забывал весь свет,
    Жену, детей; единой предан страсти,
    Молчал как жрец, бровями шевеля,
    И для него тогда в четыре масти
    Сливалось всё - и небо и земля!

    Вне карт не знал, не слышал и не видел
    Он ничего, - но помнил каждый приз...
    Прижимистых и робких ненавидел,
    Но к храбрецам, готовым на ремиз,
    Исполнен был глубокого почтенья.
    При трех тузах, при даме сам-четверт
    Козырной  - в вист ходил без опасенья.
    В несчастье был, как многие, нетверд:
    Ощипанной подобен куропатке,
    Угрюм, сердит, ворчал, повеся нос,
    А в счастии любил при каждой взятке
    Пристукивать и говорил: А что-с?"

    Острил, как все острят или острили,
    И замечал при выходе с бубен:
    "Ну, Петр Кузмич! недаром вы служили
    Пятнадцать лет  - вы знаете закон!
    Валетов, дам красивых, но холодных
    Пушил слегка, как все; но никогда
    Насчет тузов и прочих карт почетных
    Не говорил ни слова...

                         Господа!
    Быть может, здесь надменно вы зевнете
    И повесть благонравную мою
    В подробностях излишних упрекнете...
    Ответ готов: не пустяки пою!

    Пою, что Русь и тешит и чарует,
    Что наши дни  - как средние века
    Крестовые походы  - знаменует,
    Чем наша жизнь полна и глубока
    (Я не шучу  - смотрите в оба глаза),
    Чем от "Москвы родной" до Иртыша,
    От"финских скал" до "грозного Кавказа"
    Волнуется славянская душа!!.

    Притом я сам страсть эту уважаю,-
    Я ею сам восторженно киплю,
    И хоть весьма несчастно прикупаю,
    Но вечеров без карт я не терплю
    И, где их нет, постыдно засыпаю...

    Что ж делать нам?.. Блаженные отцы
    И деды наши пировать любили,
    Весной садили лук и огурцы,
    Волков и зайцев осенью травили,
    Их увлекал, их страсти шевелил
    Паратый пес, статистый иноходец;
    Их за столом и трогал и смешил
    Какой-нибудь наряженный уродец.
    Они сидеть любили за столом,
    И было им и любо и доступно
    Перепивать друг друга и потом,
    Повздоривши по-русски, дружелюбно
    Вдруг утихать и засыпать рядком.
    Но мы забав отцов не понимаем
    (Хоть мало, всё ж мы их переросли),
    Что ж делать нам?.. Играть!.. И мы играем,
    И благо, что занятие нашли,-
    Сидеть грешно и вредно сложа руки...

    В неделю раз, пресытившись игрой,
    В театр Александринский, ради скуки,
    Являлся наш почтеннейший герой.
    Удвоенной ценой за бенефисы
    Отечественный гений поощрял,
    Но звание актера и актрисы
    Постыдным, по преданию, считал.
    Любил пальбу, кровавые сюжеты,
    Где при конце карается порок...
    И, слушая скоромные куплеты,
    Толкал жену легонько под бочок.

    Любил шепнуть в антракте плотной даме
    (Всему научит хитрый Петербург),
    Что страсти и движенье нужны в драме
    И что Шекспир  - великий драматург,-
    Но, впрочем, не был твердо в том уверен
    И через час другое подтверждал,-
    По службе быв всегда благонамерен,
    Он прочее другим предоставлял.

    Зато, когда являлася сатира,
    Где автор  - тунеядец и нахал -
    Честь общества и украшенье мира,
    Чиновников, за взятки порицал,-
    Свирепствовал он, не жалея груди,
    Дивился, как допущена в печать
    И как благонамеренные люди
    Не совестятся видеть и читать.
    С досады пил (сильна была досада!)
    В удвоенном количестве чихирь
    И говорил, что авторов бы надо
    За дерзости подобные - в Сибирь! ..
    1844

    Категория: О России | Добавил: DrOtto (09.01.2012)
    Просмотров: 6809 | Комментарии: 2 | Теги: свободолюбивая лирика, судьбы России, Некрасов | Рейтинг: 5.0/1
    Всего комментариев: 1
    1 Smifast  
    1
    МОЙ СТИХИВладимир город и киевская Русь.И церковь мать и инок чистый.Отец святой и отчем Святы.Да мать святая и сын святой.И князь Владимир.Московский храм спасителя Христа.И матери Христа покров.Снов отчима святого.                                                           Да византийский путь.Да православной  веры.Да церкви православной путь.Народа путь примой.Всех  вер единый  ПутьНародов всех сплоченных.                                         Соседей добрых дружбаГраждан единства путь.       Мой Стихи.Стихи.ру.Автор. Руслан. Байрамов.

    Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
    [ Регистрация | Вход ]