Литературный поиск |
|---|
Разделы сборника |
|---|
Литопрос |
|---|
Друзья сайта |
|---|
|
|
Ссылки |
|---|
|
Русская дубрава
патриотическая поэзия
Тематические разделы
| Титульная страница » Сборник патриотической поэзии » О России |
Рождественский Р.И.
Отъезд Л. и Ю. ПаничамУезжали из моей страны таланты, Увозя достоинство свое. Кое-кто откушав лагерной баланды, А другие – за неделю до неё. Уезжали не какие-то герои – впрочем, как понять: герой иль не герой?.. Просто люди не умели думать строем, – даже если это самый лучший строй... Уезжали. Снисхожденья не просили. Ведь была у них у всех одна беда: «шибко умными» считались. А в России «шибко умных» не любили никогда!.. Уезжали сквозь «нельзя» и сквозь «не можно» не на год, а на остаток дней и лет. Их шмонала знаменитая таможня, пограничники, скривясь, глядели вслед... Не по зову сердца, – ох, как не по зову! – уезжали, - а иначе не могли. Покидали это небо. Эту зону. Незабвенную шестую часть земли... Час усталости. Неправедной расплаты. Шереметьево. Поземка. Жесткий снег... ...Уезжали из моей страны таланты. Уезжали, Чтоб остаться в ней навек. Стихи о хане Батые А. Ковалеву А все-таки ошибся старикан! Не рассчитал всего впервые в жизни. Великий хан. Победоносный хан. Такой мудрец и -- надо же! -- ошибся... Текла, ревя и радуясь, орда. Ее от крови било и качало. Разбросанно горели города, и не хватало стрел в тугих колчанах. Белели трупы недругов босых. Распахивал огонь любые двери. Дразнил мороз. Смешил чужой язык. И сабли от работы не ржавели. И пахло дымом, потом и навозом... Все, что еще могло гореть, спалив, к тяжелым пропылившимся повозкам пришельцы гнали пленников своих. Они добычею в пути менялись. И, сутолоку в лагерь принося, всех ставили к колесам. И смеялись: "Смерть!" -- если ты был выше колеса. У воина рука не задрожит. Великий хан все обусловил четко... Везло лишь детям. Оставались жить славянские мальчишки и девчонки. Возвышенные, как на образах. Что происходит -- понимали слабо... Но ненависть в заплаканных глазах уже тогда -- не детская -- пылала! Они молчали. Ветер утихал. Звенел над головами рыжий полдень... А все-таки ошибся мудрый хан! Ошибся хан и ничего не понял!.. Они еще построятся в полки! Уже грядет, уже маячит битва!.. Колеса были слишком высоки. А дети подрастают очень быстро. Утро В. Соколову Есть граница между ночью и утром, между тьмой и зыбким рассветом, между призрачной тишью и мудрым ветром... Вот осиновый лист трясется, до прожилок за ночь промокнув. Ждет, когда появится солнце... В доме стали заметней окна. Спит, раскинув улицы, город, все в нем — от проводов антенных до замков, до афиш на стенах,— все полно ожиданием: скоро, скоро! скоро!!— вы слышите?— скоро птицы грянут звонким обвалом, растворятся, сгинут туманы... Темнота заползает в подвалы, в подворотни, в пустые карманы, наклоняется над часами, смотрит выцветшими глазами (ей уже не поможет это),— и она говорит голосами тех, кто не переносит света. Говорит спокойно вначале, а потом клокоча от гнева: — Люди! Что ж это? Ведь при мне вы тоже кое-что различали. Шли, с моею правдой не ссорясь, хоть и медленно, да осторожно... Я темней становилась нарочно, чтоб вас не мучила совесть, чтобы вы не видели грязи, чтобы вы себя не корили... Разве было плохо вам? Разве вы об этом тогда говорили? Разве вы тогда понимали в беспокойных красках рассвета? Вы за солнце луну принимали. Разве я виновата в этом? Ночь, молчи! Все равно не перекричать разрастающейся вполнеба зари. Замолчи! Будет утро тебе отвечать. Будет утро с тобой говорить. Ты себя оставь для своих льстецов, а с такими советами к нам не лезь — человек погибает в конце концов, если он скрывает свою болезнь. ...Мы хотим оглядеться и вспомнить теперь тех, кто песен своих не допел до утра... Говоришь, что грязь не видна при тебе? Мы хотим ее видеть! Ты слышишь? Пора знать, в каких притаилась она углах, в искаженные лица врагов взглянуть, чтобы руки скрутить им! Чтоб шеи свернуть! ...Зазвенели будильники на столах. А за ними нехотя, как всегда, коридор наполняется скрипом дверей, в трубах с клекотом гулким проснулась вода. С добрым утром! Ты спишь еще? Встань скорей! Ты сегодня веселое платье надень. Встань! Я птицам петь для тебя велю. Начинается день. Начинается день! Я люблю это время. Я жизнь люблю! Даль великая Даль великая, даль бескрайняя За околицей и в судьбе. Я тебе, земля, низко кланяюсь, В пояс кланяюсь тебе. Мой родимый край, место отчее, Ты и праздник мой и броня. Память общая, и песня общая У земли моей и у меня. Я качал тебя на своих руках, То кляня судьбу, то моля. Друг без друга нам не прожить никак, Будем дальше жить, земля. Мой родимый край, место отчее, Ты и праздник мой и броня. Счастье общее, и горе общее У земли моей и у меня. В свой последний час я вздохну скорбя И на жизнь свою оглянусь. Малым зёрнышком упаду в тебя, Спелым колосом вернусь. Мой родимый край, место отчее, Ты и праздник мой и броня. Солнце общее, и сердце общее У земли моей и у меня. Мужиченка-лиходей-Рожа-варежкой Дня двадцатого апреля, года давнего, Закричал вовсю в Москве, на Ивановской, Дескать, «дело у него. Государево!» Кто такой? Почто вопит? Во что верует? Отчего в глаза стрельцов глядит без робости? Вор - не вор, однако, кто ж его ведает… А за крик держи ответ по всей строгости! Мужичка того недремлющая стража взяла. На расспросе объявил этот странный тать, Что клянётся смастерить два великих крыла И на оных аки птица будет в небе летать. Подземелье, стол дубовый и стена на три крюка… По стене плывут, качаясь, тени страшные… Сам боярин Троекуров у смутьяна мужика, Бородой тряся, грозно спрашивает: - Что творишь, холоп? - Не худое творю… - Значит, Хочешь взлететь? - Даже очень хочу… - Аки птица говоришь? - Аки птица, говорю… - Ну, А как не взлетишь? - Непременно взлечу! Был расспрашиван холоп строгим способом. Шли от засветла расспросы и до затемна. Дыбой гнули мужика, а он упорствовал: "Обязательно взлечу!.. Обязательно!..". - Вдруг и вправду полетит, мозгля крамольная? Вдруг понравится царю потеха знатная? Призадумались бояре и промолвили: "Ладно. Что тебе, холоп, к работе надобно?" Дали все,что просил для крылатых дел: Два куска холста,драгоценной слюды, Прутьев ивовых,на неделю еды. (И подъячного,чтоб смотрел-глядел,) Необычное мужичок мастерил, Вострым ножиком он холст кромсал, Из белужьих жабр хитрый клей варил, Прутья ивовые в три ряда вязал. От рассветной зари, до тёмных небес Он работал и не печалился. Он старался- чёрт. Он смеялся- бес: -"Получается! Ой получается!". Слух прошёл по Москве: «- Лихие дела… - Мужичонка… - Чтоб мне с места не встать!… - Завтра в полдень, слышь?… - Два великих крыла... - На Ивановской… - аки птица летать…» - Что? Творишь, холоп? - Не худое Творю. - Значит хочешь ВзлететЬ? - Даже очень хочу. - Аки птица Говоришь? - Аки птица Говорю. - Ну,А как не взлетишь!? - Непременно Взлечу! Мужиченка-лиходей-Рожа-варежкой Появившись из ворот, скособоченный, Дня тридцатого апреля, на Ивановскую Вышел- вынес два крыла перепончатых. Отливали эти крылья сверкающие Толи кровушкою, толи пожарами. Сам боярин Троекуров, со товарищами, Поглазеть на это чудо пожаловали. Крыльев радужных таких, земля не видела. И надел их мужик, слегка важничая. Вся Ивановская площадь шеи вытянула… Приготовилася ахнуть вся Ивановская… Вот он крыльями взмахнул… Сделал первый шаг… Вот он чаще замахал… От усердья взмок… Вот на цыпочки привстал… Да не взлеталось никак… Вот он щёки надул… Да взлететь не смог… Он и плакал, и молился, и два раза вздыхал… Закатив глаза подпрыгивал по-заячьи… Он поохивал, присвистывал и крыльями махал… И ногами семенил, как в присядочку… По земле стучали крылья… Крест мотался на груди… Обдавала пыль вельможного боярина… Мужичку уже кричали: "Ну чего же ты?! Лети!!! Обещался, так взлетай, окаянина!!!" И тогда он завопил: "Да где ж ты?!! Господи!!!". И купца задел крылом, пробегаючи… Вся Ивановская площадь взвыла в хохоте, Так, что брызнули с крестов стаи галочьи… А мужик упал на землю, как подрезанный… И не слышал он ни хохота, ни карканья… Сам боярин Троекуров не побрезговали - Подошли к мужику и в личность харкнули. И сказали так бояре: "Будя! Досыта Посмеялись! А теперь давай похмуримся… Батогами его! Да чтоб не дo смерти! Чтоб денёчка два пожил, да помучился!". Ой, взлетали батоги, посреди весны… Вился каждый батожок в небе пташкою… И оттудова - да поперёк спины… Поперёк спины, да всё с оттяжкою… Чтобы думал- Знал!.. Чтобы впрок-Для всех!.. Чтоб вокруг тебя стало красненько!.. Да с размахом- Ах!… Чтоб до сердца- Эх!.. И ещё раз-Ох!.. И -полразика… - В землю смотришь, Холоп? - В землю смотрю. - Полетать хотел? - И теперь Хочу. - Аки птица говоришь? - Аки птица Говорю. - Ну,А дальше Как!?.. - Непременно Взлечу!.. Мужиченка-лиходей-Рожа-варежкой.. Одичалых собак пугая стонами… В ночь промозглую лежал на Ивановской… Словно чёрный крест - руки в стороны… Посредине государства, затаённого во мгле… Посреди берёз и зарослей смородины… На заплаканной, залатанной, загадочной земле Хлеборобов, Храбрецов и юродивых… Посреди иконных ликов и немыслимых личин… Бормотанья и тоски неосознанной… Посреди пиров и пыток, пьяных песен и лучин… Человек лежал ничком, в крови собственной… Он лежал один. И не было ни звёзд, ни облаков… Он лежал, широко глаза открывши… И спина его горела не от царских батогов… Прорастали крылья в ней… Крылья… Крылышки!.. * * * Ты меня в поход не зови, – мы и так по пояс в крови! Над Россией сквозь годы-века шли кровавые облака. Умывалися кровью мы, причащалися кровью мы. Воздвигали мы не крови гнезда ненависти и любви. На крови посреди земли тюрьмы строили и Кремли. Рекам крови потерян счет... А она все течет и течет. Бессонница-90 Мы – боящиеся озонной дыры, СПИДа и кооператоров, нашпигованные с детства лекарствами, слухами и нитратами, молящиеся, матерящиеся, работающие и бастующие, следователи и подследственные, стареющие и растущие, спорящие, с чего начинать: с фундамента или кровли, жаждущие немедленной демократии или крови, мы – типовые, типичные, кажущиеся нетипичными, поумневшие вдруг на «консенсусы», «конверсии» и «импичменты», ждущие указаний, что делать надо, а что не надо, обожающие: кто – музыку Шнитке, кто – перетягиванье каната, говорящие на трех языках и не знающие своего, готовые примкнуть к пятерым, если пятеро – на одного, мы – на страже, в долгу и в долгах, на взлете и на больничном, хвастающие куском колбасы или теликом заграничным, по привычке докладывающие наверх о досрочном весеннем севе, отъезжающие, кто за свободой на Запад, кто за деньгами на Север, мы – обитающие в общежитиях, хоромах, подвалах, квартирах, требующие вместо «Хлеба и зрелищ!» - «Хлеба и презервативов!» объединенные, разъединенные, -фобы, -маны и -филы, обожающие бег трусцой и детективные фильмы, мы – замкнувшиеся на себе, познавшие Эрмитаж и Бутырки, сдающие карты или экзамены, вахты или пустые бутылки, задыхающиеся от смога, от счастья и от обид, делающие открытия, подлости, важный вид, мы – озирающие со страхом воспаленные веси и грады, мечтающие о светлом грядущем и о том, как дожить до зарплаты, мы – идейные и безыдейные, вперед и назад глядящие, непрерывно ищущие врагов и все время их находящие, пышущие здоровьем, никотинною слизью харкающие, надежные и растерянные, побирающиеся и хапающие, мы – одетые в шубы и ватники, купальники и бронежилеты, любители флоксов и домино, березовых веников и оперетты, шагающие на службу с утра по переулку морозному, ругающие радикулит и Совмин, верящие Кашпировскому, орущие на своих детей, по магазинам рыскающие, стиснутые в вагонах метро, слушающие и не слышащие, мы – равняющиеся на красное, черное или белое знамя, спрашиваем у самих себя: что же будет со всеми нами? * * * Колыхался меж дверей страх от крика воющего: «Няня!.. Нянечка, скорей!.. Дайте обезболивающего!.. Дайте!!.» И больной замолк... Вечером сердешного провезли тихонько в морг - странного, нездешного... Делают ученый вид депутаты спорящие... А вокруг страна вопит: «Дайте обезболивающего!..» «Дайте обезболивающего!..» «Дайте...» | |
| Просмотров: 9016 | Комментарии: 1 | Рейтинг: 3.8/4 |
| Всего комментариев: 0 | |